Уж как в свое время Алмаз Дашу заманивал на эту квартиру, соблазнял подарками, сулил несусветное. Девчонка смеялась — не шла. Час назад явилась. Грязная, злая, словно кошка, вырвавшаяся из уличной драки, приказала:

— Ванну, чистое белье. Корней заедет на моторе через два часа.

Пока Алмаз суетился, наполнял ванну, сыпал в нее ароматические соли и взбивал пену, Даша сидела в кресле, потягивая из хрустальной рюмочки шартрез, который уважала за зеленый цвет. Затем она без спроса открыла комод, расшвыривая французское белье, нашла себе по вкусу, отобрала строгое, но, как хозяин отлично знал, самое дорогое платье, перемерила туфли, нужные оставила, Даша прямо при Алмазе, будто и не мужик он, стянула с себя одежонку, швырнула в угол.

— Забери и выбросить, ее искать будут, — она стояла перед Натансоном обнаженная, смотрела сторонне, как на кельнера в ресторации, провела ладонями по животу и бедрам, потянулась. — Устала я, Лева, — и прошла в ванную.

До Алмаза доплыл слушок о сходке и возможных неприятностях у Корнея. Может, свершилось уже? У власти Корней, в бегах ли — на эту девчонку Леве даже глядеть не следует. Знает все отлично Лева Алмаз, а прилип к косяку, не только глаз отвести не может, мысли перебирает настолько несерьезные — самому смешно. От таких мыслей до церковного хора ближе, чем от уголовки до тюрьмы.

— Рюмку дай и переоденься, — Даша смотрела насмешливо, глаза ее, голубые в зелень, сливались с пеной. — Корней нехороший явится, к чему тебе лишнее?

Алмаз похлопал толстыми ладошками по атласному халату с золотыми драконами, вздохнул тяжело и заторопился. Права девочка, очень в цвет подсказала, лишнее ему совершенно не требуется.

В новом платье, на высоких каблуках Даша смотрелась дамой. Махнув на жизнь рукой. Алмаз преподнес ей сережки и нитку жемчуга. Хозяин переоделся, был в строгой тройке, жилет застегивался лишь на две верхние пуговицы, и от этого хозяин выглядел комично и безобидно. Крутанувшись перед трюмо. Алмаз остался доволен, лучше выглядеть комиком в жизни, чем героем-любовником в гробу.

Даша пила чай, ложку держала манерно, отставив мизинец, и Натансону хотелось этот пальчик прижать, посоветовать гостье не держаться классной дамой, откинуться на спинку кресла, чашку со стола забрать, губы не вытягивать. В душе старого мошенника дремали поэты, воспитатели и какие-то личности неизвестные. Хотя Даша отлично знала, что Корней сюда никогда не явится, играла свою роль последовательно, для того и оделась тщательно. Алмаз и догадаться не должен, что Паненка против Корнея пошла, иначе либо тотчас выгонит, либо в постель потащит. Ей надо отсидеться сутки, собраться с мыслями, решение принять.

— Если Корней припозднится, не выгонишь? — Даша взглянула на часы.

— К чему слова, королева? — возмутился хозяин столь дурной шутке. — Мой скромный будуар к вашим услугам. Я тут, на диванчике, по-сиротски прикорну.

Даша кивнула, вновь покосилась на часы. Корней из города уже подался. Хан с ним рядышком. Они теперь так и будут скакать, пока один другого не кончит. Вот если бы они друг дружку порешили, вот сладость, мечтовый вариант. Только бы сюда раньше времени никто из блатных не заскочил, новости не принес...

В дверь властно позвонили. Алмаз вскочил, засеменил к дверям, Даша отставила чашку, взяла из сахарницы серебряные щипчики, бросила.

— Кто? — Алмаз спросил недовольно и заискивающе одновременно.

— От Корнея.

— Ждем, рады гостям, — Алмаз отодвинул засовы, снял цепочку, распахнул дверь.

Оттолкнув хозяина тростью, вошел Хан, оглянулся, кивнул и сказал:

— Чистенько.

Корней переступил порог, увидел Дашу и сказал:

— Я думал, болтают, мол, земля круглая и вертится, а оно так и есть.

— Ждем, давно ждем, дорогие гости, — кланяясь, бормотал Алмаз, чувствуя неладное, заискивающе заглядывал в твердые лица “дорогих гостей”.

После неожиданного финала на воровской сходке дела у Корнея складывались удачно. Он сел в машину в условленном месте, выслушал доклад шофера о действиях Хана и удачном ограблении, однако не удовлетворился этим, велел отвезти к ресторану “Прага”, что на углу Арбатской площади. Приказав ждать. Корней отправился к особняку, который два часа назад посетил Хан. На углу Староконюшенного Корней подхватил девочку, сунул ей червонец и сказал:

— За одной дамочкой проследить требуется, с тобой удобнее. Погуляем полчасика, и ты, цыпочка, свободна.

— Я портвейну хочу, — нагло заявила девочка, Корней глянул, и она умолкла, затем решила поддержать светский разговор, и Корней всю дорогу краем уха слышал ее голосок, повествующий об удивительно кошмарной жизни молодой красивой девушки в огромном городе.

Около особняка стояла пролетка, у входа — двое с винтовками. Корней прошел, не останавливаясь, хотя спутница заинтересовалась происходящим и потянула его к подъезду.

— Пойдем взглянем, интересно, наверняка убили кого-нибудь...

— Оставь, милочка, — Корней передернул плечами, — покойники — это такая пошлость...

В конце переулка затарахтел мотор, подпрыгивая по булыжнику, неторопливо проехала машина, остановилась у особняка. До Корнея донеслись возбужденные голоса. Он прибавил шагу и свернул в ближайший переулок.

Примерно через час Корней встретился с Ханом в том же кабинете ресторана “Флора”, где они перекусывали днем. Хан ужинал в одиночестве, Корнею кивнул, жестом указал на стул, налил вина.

— Как у меня, ты знаешь, а что у тебя?

— Хуже, — порой Корней предпочитал говорить правду, полагая, что в небольших дозах она действует сильнее.

Корней коротко пересказал события, происшедшие на воровской сходке, опустив лишь наиболее для себя невыгодное. Он верно оценивал психологию Хана и возможную его реакцию.

— Забудь, Корней, бог им простит, а мы при случае вспомним. Воронок — мент как мент. На них ни пуль, ни ножей не хватит, — он налил в бокалы, чокнулся. — За нашу удачу, Корней. Девку свою забудь, она давно с шага сбилась, продала бы не сегодня, так завтра.

Корней кивнул и выпил. О воровской казне, припрятанной в надежном месте, и о фальшивых, которые он предъявлял ворам, а затем бросил. Корней промолчал. Выплывет все, поделим, решил он, хотя надеялся, до дележа не дойдет, так как по его раскладу жить Хану оставалось до рассвета, а еще точнее, до того момента, когда Корней увидит содержимое сейфа, чьи останки в данный момент изучал уголовный розыск.

— Сколько было в жестянке? — спросил Корней небрежно.

— Около пуда, — ответил флегматично Хан, словно ежедневно крал примерно столько же. — Сторож-то в зале не спал, газетку почитывал.

В суете и неразберихе происходящего Корней забыл, что обещал сторожа усыпить. Спокойствие Хана не обмануло опытного рецидивиста, он пошел в открытую:

— Виноват, Хан. Падлу, которая подвела нас, разыщу непременно, ответит, а вина моя.

— Верно, — Хан закурил длинную дорогую папиросу. — Теперь объясни. Корней, на кой черт ты мне нужен? Ни денег у тебя, ни авторитету, пустой ты и совсем для меня не интересный.

Корней из кармана, где лежал пистолет, вынул носовой платок, неторопливо вытер лицо, а когда стал класть платок на место. Хан сказал:

— Денег со мной нет. Корней. Я тебя давно понял, и ты по карманам не шарь, здесь не проходит. Понял? Так, говоришь, ты отца Митрия жизни лишил? Зазря, покойник вещь тяжелая, гнуть тебя будет, а скинуть его можно только в суде. Ты с повинной не собираешься?

— Ты наглость-то вместе с хрустами из сейфа вытащил? — Корней бросил салфетку и встал. — Я свою долю подарить могу, как бы жалеть позже не стал, — он шагнул из кабинета, отдернул портьеру. — Был грязь, грязью и остался, хоть я на тебя и фрак надел.

Корней уходил. Хан понял, что не блефует старый, метнулся наперехват, обнял, усадил. Только что хотел десять процентов ему предложить, теперь заткнулся: действительно уйдет, вот беда. Но больше всего Хана интересовало: убил Корней отца Митрия или рисуется, цену себе набивает?